Новости

Перегонцева (Вощенкова) Зоя Федотьевна 1927 года рождения ( д.Ермачки), в 1941 г. проживала в д.Мольково. В 2005 г. переехала на проживание в Кардымовский дом-интернат для престарелых и инвалидов.

Перед войной мы переехали в Мольково, строили там дом, сейчас на этом месте стоит медпункт. Этот дом мы ещё не успели достроить, но уже в нём жили. В 1941 г. мне уже исполнилось 14 лет, я отучилась шесть классов в Кардымовской школе. Мать моя работала в магазине. А посетители в магазине появлялись в основном вечером, после рабочего дня, мать же спешила вечерами домой продолжать строительство, и частенько ключи от магазина оставляла мне. Наши мольковские работяги приходили, сами брали, что было нужно, оставляли мне деньги. И ни разу никто не обманул, тогда честный народ был.

Мы, дети, всё время собирались и играли около магазина. И вот однажды вдруг подъезжает к магазину большая машина, шестискатная, с высокими бортами. Мы таких машин никогда не видали, стоим, рты раскрыв. С машины спрыгивают военные, все при оружии, на всех гранаты навешаны, и спрашивают Зою… Я обомлела, пролепетала, что Зоя - это я. Они говорят: «Открывай магазин. Сейчас будут немцы, пускай люди всё разбирают!» и приказали детям бежать по деревне, звать всех.

Я стояла и смотрела, как люди растаскивают из магазина кто что может. А военный подходит ко мне и говорит: «Возьми что-нибудь!». А что я буду брать? Вспомнила, что у меня дядя сапожник, а в магазине, я знала, были подошвы, переда, чтоб шить сапоги. Ну, я взяла фартук с подошвами и помчалась домой. А дома мамку уже отливает фельдшер, ей уже сообщили, что стало с магазином.

Вскоре военными нам был отдан приказ о срочной эвакуации. Собирались в спешке, сказали, лишнего ничего не брать, только переодеться себе и детям. Тринадцать подвод нас собрали и отправили на Соловьёву переправу. Не доехали до Соловьёво, нас повернули на Ратчинскую переправу. А бомбят везде, что на Соловьёвой, что на Ратчинской, всё одинаково! На переправе паром, пока все загружались, опять бомбить начали. Я под ёлочку спряталась, а наши тем временем переправились. А когда я к реке подбежала, паром уже потонул. Взрывы, стрельба, тут наши военные пытаются столкнуть увязшую машину, на том берегу мать с моим младшим братом Валькой, кричит, плачет! Я к ним вплавь! Смотрю, рядом корова плывёт, я за хвост уцепилась и оказалась на том берегу. А кругом стрельба, всё свистит, гудит, Боже мой! Наши бьют с одно стороны, немцы – с другой, а мы между них!...

На утро военные нас отправили едва ль не опять к Соловьёвой переправе. Приехали в д.Ёлча, там остановились на кладбище. Куда ехать? Некоторые уже хотели поворачивать домой. Продуктов мы с собой не набрали, голодные все. Дети сейчас же бросились чернику собирать, но скоро военные приказали нам ехать дальше. Когда на дорогу выехали, встретился нам первый секретарь обкома партии Иванов. Мы стали жаловаться ему: «Мы не знаем, куда едем! Куда солдаты отправят, туда и завернём! Так можем ездить до самой зимы!». Выслушал Иванов нас, а потом написал химическим карандашом направление нам в Переславль-Залесский и печать поставил. И вот, теперь военные, которые нас останавливали, направляли нас прямиком в Переславль, аж кругом  Москвы.

Когда, наконец, добрались до места назначения, нас там стали распределять, кого куда. Нас с матерью – на Берендеевское торфодобывающее предприятие. Школьникам, работающим на этом предприятии, прибавляли по 250 грамм хлеба к продуктовой карточке. Мы по три месяца летом работали ради этой хлебной добавки. У нас же ничего не было. Голодали. Собирали кто где какие-нибудь очистки, в общем, что находили. Не знаю, как выжили… Мать моя сголодовалась так, что мы с братом её на детских саночках в больницу уволокли.

А потом, видя, как маме тяжело одной да с двумя детьми, перевели её на другую работу – возить обеды укладчикам рельсовой дороги-узкоколейки. Там работали пленные немцы. Этих немцев было много - два длинных барака. И вот мама стала возить эти обеды. А там, когда мыла фляги, посуду, можно было доесть какие-нибудь остатки. И завпроизводством, литовец такой был, старался покормить, видя, как женщина от голода еле на ногах стоит, от ветра шатается.

Ну, а я продолжала работать на добыче торфа. Восьмой класс пришлось оставить, зато окончила бухгалтерские курсы (всё втихомолку от матери). После курсов меня назначили в Торфпромснаб.

После войны я вышла замуж, родила сына. Однако жизнь не заладилась, и мы решили вернуться на Смоленщину, в Мольково. Это был 1946 год.

Когда вернулись, у людей уже огороды были, потихоньку восстанавливали разорённые в войну хозяйства, у нас же не было ничего, мы никак не могли оправиться и всё ещё голодали.

В Молькове за время оккупации много народу погибло. Рассказывали, у панской усадьбы, где сейчас памятник стоит, почти на каждой липе были повешенные. Когда они падали, их прямо там, под липами и прикапывали. И вот, уже после войны мы, комсомольцы, в свои выходные выкапывали останки этих людей и после перезахоранивали.

Тяжело мы жили. И во время войны, и в послевоенные годы.

Вот сейчас часто слышу от тех, кто тогда ещё даже не родился, как хорошо жилось народу после войны. А я говорю, нет, плохо жили! Корову завели – надо государству сдать 500 литров молока 3,2% жирности. Сдавали на молокозавод, а там реальную жирность молока никогда не ставили, даже если молоко 4% будет, ставили 1,8%! А значит, молока надо было сдать уже не 500, а все 800 литров. Картошку вырастили – надо сдать, от овцы, даже если шерсти только на горбу, тоже – 250 грамм надо сдать! От курицы – может она несётся, а может нет – тоже надо сдать! И всё сдать, сдать, а нам опять ничего не остаётся!

Я считаю, что хорошо стало жить сейчас, только работай, не ленись. Вот даже на своём собственном участке – не ленись, и будешь всем обеспечен.